Ряснянский Михаил Алексеевич 1926

работы ряснянского
платный сайт http://www.ryasnyansky.com/
вот информация на форуме http://forum.artinvestment.ru/showthread.php?t=38075





Ряснянский Михаил Алексеевич родился 17 мая 1926г. в Таганроге Ростовской области.
Закончил Киевский Государственный художественный институт в 1956г. Награжден орденом Отечественной войны ІІ степени, медалями: "За отвагу", "За победу над Германией", "Ветеран труда", 6 юбилейных медалей, Почетная грамота ЦК Комсомола МССР 1957г., Почетная грамота Президиума Верховного совета УССР 1986г.,
Заслуженный художник УССР 1976г., Народный художник Украины 2001г.
С сентября 1943 до апреля 1944 - рядовой 305 стрелкового полка 108 гвардейской стрелковой дивизии, уволенный в связи с тяжелым ранением и контузией.
1944-48гг. учеба в Ростовском художественном училище. 1948-1950гг. работал в Ростовском отделении художественного фонда, принимал участие в 3 областных художественных выставках. 1950-56гг. - обучение в Киевском Государственном художественном институте. Закончил с отличием. 1956-57гг. работал в Черкасском товариществе художников. В 1957г. переехал в Кишинев, где был принят в союз художников СССР. Стал преподавать в Республиканском художественном училище и был председателем художественного совета в Кишиневском художественно-производственном комбинате художественного фонда МССР. 1968-1970гг. преподавал в Киевском Государственном художественном институте.
В 1970г., когда создавалась Николаевская областная организация союза художников, был приглашен и переехал в Николаев.
Михаил Рясняский принимал участие в областных, республиканских, всесоюзных и международных выставках. Только персональных выставок(Кишинев, Киев, Ордженикидзе и т.д.) в его творчестве более трех десятков. Его произведения находятся во многих музеях страны и неоднократно репродуцировались в журналах, альбомах, календарях в том числе и заграницей. Только картина "Коммунисты вперед!" репродуцировалась 18 раз.
Михаил Ряснянский кроме активной творческой работы вел большую общественную работу. Он был членом правления Николаевской организации союза художников, председателем художественного совета, членом правления горсовета ветеранов войны и труда, президентом областного спортклуба "Ринг", членом правления общества "Мемориал"
По его инициативе на основе созданной и переданной 2 средней школе г.Николаева галереи портретов однополчан, которая насчитывает более 50 произведений, создан музей 108 гвардейской краснознаменной ордена Суворова Николаевской стрелковой дивизии. Кроме этой работы и работы над тематическими картинами Михаил Ряснянский создал галерею портретов писателей Советской Украины. Ему позировали О.Гончар, П.Загребельний, П.Глазовой и многие другие писатели.


автобиография:

17 мая 1926 г. появился на свет я. Это знаменательное событие произошло в г.Таганроге Ростовской обл. Как ни странно, печать, радио и телевидение этот вопрос почему- то замолчали. Ах, да, телевидения у нас тогда еще не было. Все равно непростительно. Отец у меня был столяр, Работал на авиационном заводе. Мать - домохозяйка. Еще в детском садике меня называли "художник", вероятно, потому, что я мог рисовать лошадок так, что можно было в моем художестве узнать лошадку. Тогда же (мне было 3 года) научился читать.

Квартира наша находилась очень близко от клуба авиаторов и отец отвел меня в изокружок при клубе. Было мне тогда лет 8 или 9. Руководил изокружком Сергей Александрович Орлов. Он, светлая ему память, прививал и привил нам любовь к реалистическому искусству. Слова "старые мастера" вызывали у нас чуть-ли не молитвенное состояние. Народ в изокружке был "солидный", лет по 17-18-20. Был среди нас настоящий художник, он делал афиши для кинотеатра, звали его Костя, фамилию не могу вспомнить. Как он акварелью делал натюрморты! Эти натюрморты он писал на обычных школьных тетрадках для рисования, таких же, как и сейчас. А отец как-то принес с завода несколько кусочков настоящей ватманской бумаги, плотной, жесткой, для акварели идеальной.. И вот я взял эту бумагу и принес в изокружок. Там робко так предложил Косте поменять листок моей бумаги на листок его. Как ни странно, он согласился . Что у меня на этой, костиной бумаге получилось - не помню.
Хорошо запомнил такой момент: как-то Сергей Александрович сказал: “Неплохо бы раздобыть череп и пописать, порисовать.” Ребята сказали "будет сделано" и на следующее занятие притащили череп и кости с еще не совсем сгнившими остатками мяса. Этот натюрморт был первой моей работой маслом. Он до сих пор у меня хранится. Где-то, когда мне исполнилось 10 лет, в Москве была устроена выставка самодеятельности профсоюза авиастроителей. Авиация была тогда элитным видом промышленности. И вдруг, в этом ранге вселюдности, мне присуждают первую премию. А выставлялись взрослые дяди и тети... Я кроме учебных натюрмортов дал еще несколько батальных фантазий с разными всадниками и т.п.

После этого, можно сказать, триумфа нашего изокружка нас администрация клуба должна была оценить по достоинству. Она и оценила. Изокружок был ликвидирован. Пришлось перебазироваться во Дворец Пионеров. Там было уже не то. Мазали кто во что горазд. Тем временем я окончил 7 классов школы и мечтал о художественном училище в Ростове. Но родители решили иначе и послали меня в авиационный техникум. Я же, хоть и окончил школу с отличием (медалей тогда не было), но к точным наукам был не приспособлен, и занятия в техникуме были для меня пыткой. "Выручил" Гитлер.

Война. Немцы прут, казалось, неудержимо. Вот уже подходят к Таганрогу. Отца срочно эвакуируют с заводом. Мы с матерью остаемся в Таганроге. Отец успел только с горящего склада в порту принести мешок обгорелой пшеницы. Не знаю, как бы мы прозимовали, если бы не знакомый работник историко-художественного музея Василий Митрофанович Базилевич. Он помог устроиться мне в этот музей. Увы, долго он не просуществовал. Он был еврей.

Когда немцев прогнали, мне исполнилось 17 лет. Я был призван в армию. Попал в 108-ю гв. стрелковую дивизию. Воевал недолго. Был тяжело ранен и контужен. Лежал в госпитале в г.Чкалов (Оренбург). Пролежал там 7 месяцев. В госпитале "художничал". Стенгазета, надписи и т.п. С еще незажившей раной отправился к отцу. Отец в это время был со своим заводом в Тбилиси. Я был демобилизован с инвалидностью 2 группы и трижды являлся на костылях к отцу. Он жил в бараке-общежитии. Прожил у отца несколько месяцев и уехал в Таганрог. Я видел, как отцу трудно, да и мне тоже. Приехал в Таганрог, а вскоре в Ростове вновь открылось художественное училище.

Теперь мне уже никто не препятствовал и я , благодаря хорошей подготовке в изокружке был принят на второй курс. Проучился 2 года и вместе с учителями Бутом Николаем Яковлевичем (впоследствии одной из самых ярких фигур студии им. Грекова) и Жердицким (после профессором харьковского худож. института), подделали наши аттестаты зрелости и поехали поступать в харьковский худож. институт. Сдали экзамены, поступили. Я вместе с одним парнишкой, забыл его фамилию, разделил первые места. Этот паренек был горбатенький, очень способный, но долго не прожил. То ли под трамвай попал, то ли под поезд.

А у меня учеба тоже не получилась. Куда-то надо было поехать, я зашел на своих костылях в трамвай, а там меня толкали, толкали через весь вагон и вытолкнули с передней площадки из вагона. Я попытался опять войти, а тут милиционер. Прицепился , что я хочу войти с передней площадки. Это сейчас инвалид (и не только инвалид) может войти в вагон спереди. А тогда - ни-ни. Но скорее всего милиционер просто хотел поиздеваться. Он забрал у меня все деньги какие у меня были. Мне не за что было бы выкупить мой хлебный паек. Друзья тоже были безденежны. Мне ничего не оставалось, как влезть на крышу поезда и поехать домой. Так кончились мои первые попытки поступления в институт.

Вернувшись, окончил училище. Жизнь тем временем наладилась. Друзья раздобыли "халтуру",- к празднику оформить базар. Мне досталось делать портреты политбюро сухой кистью. За день, ночь и еще день я натер 15 большущих портретов. Зато получил уйму денег, купил себе костюм, пальто и еще остались деньги. И решил поступить в Ленинград, в Академию Художеств. Поехал, а на всякий случай в биографии не акцентировал пребывание в оккупации. Экзамены сдавал с блеском. За спиной стояли другие поступающие. Голову натурщика написал и ту, что обязан был, и ту, что для соседней группы, общеобразовательные все на 5. Только по композиции 4. Тогдашний президент академии А.Герасимов перед допуском к общеобразовательным предметам отмечал допущенных к дальнейшим экзаменам кружочками. Все мои работы были отмечены (включая и то, что сделал дополнительно). В списке принятых меня не оказалось. Пошел выяснять. Зам. ректора, помню фамилию Соколов, заявляет: а Вы были в оккупации. Все оценки мне снизили на балл и я "не прошел по конкурсу". В то же время сдававший со мной ростовчанин В.Токарев, побывавший в плену был принят. Я до сих пор ничего в этом не понял.

Вернулся в Ростов, стал работать в жудож.фонде, участвовал в выставках, был принят в Союз Художников (тогда был .....) , женился. Но меня все время преследовала мысль, что не доучился. Где-то меня застопорило ощущение, что не ладно с композицией. И рискнул еще раз поступить , на этот раз в Киев, тем более, что в то время уже стали известны такие мастера как Яблонская, Мелихов, Пузырьков, кончавшие киевский институт. На этот раз все прошло благополучно. Прошел первым номером. Может быть потому, что Киев, как и я тоже побывал в оккупации. К этому времени я расстался с костылями, с палкой и занимался спортом. В институте дела шли успешно. Получал повышенную стипендию, а потом так называемую Репинскую. Была еще Сталинская - выше чем Репинская, но я не был ни коммунистом, ни комсомольцем. Сталинскую получала Ада Рыбачук, которая на первом курсе была вольнослушательницей, - не прошла по конкурсу, а на втором, третьем уже потрясала институт быстро и ярко развивающимся талантом, особенно в композиции. А на первом курсе я еще подсказывал ей, что такое живопись и как с ней бороться.

С преподавателями мне повезло. Второй и третий курсы у нас была Т.Яблонская, к тому времени уже лауреат Сталинской премии за картину "Хлеб", а 4-й, 5-й и дипломный 6-й С.Григорьев - тоже лауреат за картины "Прием в комсомол" и "Вратарь". А первый курс - это был печальный анекдот. Вел первый курс профессор Ержаковский. Помню, писали мы голову старика. Мне профессор не решался советовать, а вот к Николаю Стороженко (ныне профессор института) подошел: "дайте-ка поправлю." Поправлял, поправлял... Коля стоял, смотрел, потом зарычал и выскочил в коридор. Профессор вздохнул и тоже ушел. Работа была мастерски испорчена. Стороженко потом стал мне главным конкурентом и другом. Потом, после 4-го курса, когда стали осваивать целину, он уехал на восток, а когда вернулся, институт был потрясен! Сколько сюжетных и пластических находок! Но самой яркой фигурой среди студентов был безусловно Виктор Зарецкий. Боже, как он рисовал! Он был на 3 курса старше меня и некоторое время, когда я уже учился у Григорьева, ассистировал ему. Когда он впервые у нас появился, я был счастлив - ну, теперь я таки буду рисовать! Но оказалось, что у нас с ним разные подходы к рисунку, и при всем моем преклонении перед мастером я так ничему у него и не научился.

Да, возвращусь немного назад. В конце первого курса мне так осточертело, что от нас требуют старательно вылизывать изображение, что я набрался наглости и последнее задание (голова старика с тремя волосками на лысом черепе), решил шаржировать требования; добротно нарисовал, написал фон, на фоне три волосинки и к ним стал добавлять лоб, глаза и т.д., а кругом только рисунок. Как же я был ошарашен, когда и за это мне поставили пятерку. Каким же праздником для нас было, когда мы узнали, что 2-й курс будет у нас вести Яблонская! Мы были счастливы уже тем, что она автор "Хлеба", автор потрясающей по живописи "Весны"(Детишки копошатся в скверике), и откуда только брались понимание цвета, рисунка.

А в конце третьего курса я по подсказке Ады Рыбачук сделал эскиз картины, которая преследовала меня всю жизнь, "Мечта", - древняя Русь, старик и мальчишка пасут коней, выходит луна и откуда-то полетели гуси. Мальчик потянулся к ним. Мечта о полете. Отсюда сказка о ковре-самолете, самолет, ракеты, завоевание космоса. Это было последнее задание по композиции 3-го курса. Оценка. В это время Зарецкий кончил институт, преподавал и был на оценке. Потом, мы с ним стали друзьями и он рассказал мне, что на оценке Григорьев (в то время ректор института) и Яблонская схватились по поводу моего эскиза. Григорьев, - я не стал бы писать такую картину. Яблонская, - а я стала бы. Мне поставили пятерку. Потом институт передал мой эскиз музыкальной школе. Я, когда кончил институт, пошел сфотографировать этот эскиз, чтобы как-нибудь написать картину. И, о ужас! Я начитался разных пособий и перед тем как писать , в грунт добавил охры красной, чтобы усилить ощущение вечера. А порошок оказался с какой-то химией и красная краска пропиталась сквозь живопись. Эскиз был угроблен. Потом я написал несколько вариантов этой картины. Но ощущение музыки, которую хотел вложить в нее было утеряно. Я уничтожил сделанное. Последний вариант более приближен к замыслу. Однако, не уверен, что это то, что задумывалось. Хотя, конечно, надо учесть, что с годами требования художника к себе повышается.

Да, не все у меня в институте шло так уж триумфально. Была у меня и тройка по рисунку. Тоже в конце третьего курса. Григорьев как-то зашел к нам и стал рассказывать, как полезно копировать. Я под впечатлением пошел в институтскую библиотеку и скопировал Рембрандтовский офорт (вернее часть офорта) - обнаженную фигуру и в постановке "изменил освещение", наделал штрихов и получил тройку. Весь институт бегал смотреть тройку Ряснянского. Я не учел, что офорт и карандаш совершенно разные техники.

Итак, перешел на четвертый курс. Хотел пойти в мастерскую Шовкуненко, но Григорьев (ректор) взял к себе. До сих пор не знаю, лучше это было для меня или хуже. Григорьев деспотично навязывал нам свое отношение к искусству. В это время везде, на всех выставках, кто-то кого-то критиковал, судил, клеймил и мы должны были делать то же самое. Я с летней практики привез эскиз, где рыбаки вечером вытягивают сеть в баркас. Этакая романтика, показал Григорьеву, он разнес и я уничтожил. До сих пор жалею, там что-то было.

Да, чтобы не забыть: как везде в те времена в институте была стенгазета. Ребята вовсю рисовали карикатуры. Привлекли и меня. Но карикатурист я оказался никакой, зато вдруг прорезалась способность сочинять рифмованные подписи. Через много-много лет вернулся к стихам, но уже в серьезном плане. К счастью попалось мне на глаза чье-то высказывание: "если можешь не писать,- не пиши", а то точно кропал бы разную рифмованную чушь. Хотя не уверен, что то, что все же нарифмовал, не есть чушь.

Возвращаюсь к Григорьеву. Не так уж все плохо у меня было. Он учил нас мыслить. По-своему, по-Григорьевски, но мыслить, что впоследствии очень пригодилось. В сюжетной картине без логики никуда не денешься.

Не могу не сказать о том, что мешало, да и насколько знаю, сейчас тоже мешает в художественном институте стать художником. Это так называемые общественные науки. Наш институт мы называли институт марксизма, иностранных языков и прочих искусств. Доходило до анекдотичности. Был у нас профессор (забыл его фамилию), он читал лекцию по истории искусств, рассказывая о картине Крамского "Неизвестная", договорился до того, что, желая идти в ногу с требованиями времени, сообщил нам: она женщина прогрессивная, революционно настроенная, она везет бомбу. А на кафедре марксизма преподаватель Селиванов Иван Васильевич (между прочим, внешностью страшно похожий на нынешнего спикера Плюща) обогатил наш запас знаний тем, что выдал нам историческую фразу: Вам, конечно известно, что Коперник, когда его сжигали на костре, воскликнул,- "А все-таки Земля вертится". За что мы ему очень благодарны. Мы-то, из-за своей недоученности думали, что на костре сожгли Джордано Бруно, "А все-таки Земля вертится" воскликнул Галилей, Коперник же умер самостоятельно и беспрепятственно. В конце концов руководство института видимо осознало, что нехорошо столь высокий интеллект томить в каком-то художественном институте, и отпустило его на вольные хлеба. По слухам он стал директором какого-то радиотехникума, развернул там торговлю аппаратурой и был отправлен отдыхать в помещение с зарешеченными окнами. На мой непросвещенный взгляд, художественный институт должен готовить художников. Ну, а то, что "Неизвестная" полученную у Крамского бомбу везет в подарок Копернику, художники узнают и без института.

Как бы то ни было, учеба продолжалась. Где-то на четвертом или пятом курсе узнали, что поменяли нам директора. Начали "наводить порядок". Донаводили до того, что по распоряжению директора председатель профкома Черников стал опоздавших "не пущать". Стенгазета отреагировала и в ней появилась под карикатурой подпись: "Старается Черников, весь в мыле и в пене, а начальство не видит, а начальство не ценит. И вот в усердии таком лишился разума профком. До девяти еще минута,- он запер двери института". Как, вероятно, догадываетесь, автором этих бессмертных строк был я. Вышеуказанный факт действительно имел место.

За эти и за другие литературные изыски выгнать оснований не было, но по окончании института отомстили. Дали мне диплом с отличием, но направили в Черкассы, где мне и Стороженко обещали квартиры. Квартир не было, работы тоже не было. Жили мы в сарае у одного художника, а когда стало холодно, нам повезло. За наши дипломы мы были приняты кандидатами в члены Союза Художников, а Союз Художников дал нам путевки в Дом Творчества. Он находился на окраине Киева. Пробыли мы там положенные два месяца. В Черкассы ехать? Куда? Попросились еще. Дали еще на два месяца. Попросились еще. Дали еще на один месяц. Попросились еще. Нам в вежливой форме дали понять, что лучше, что мы можем сделать,- это убираться ко всем чертям. Коля перед Черкассами не выписывался, а я выписался. Куда?

Как раз в Дом Творчества приехали художники из Молдавии. Они посоветовали ехать в Кишинев. Я как-то совсем забыл о своем Ростове и поехал в Молдавию. Первым делом пошел в художественное училище. Там директором был добрейшей души человек, талантливый скульптор Александр Федорович Майко. Принял он меня с распростертыми объятьями. Дали мне молдавскую группу, состоявшую в основном из русских, украинцев и евреев. Жил поначалу во дворе училища у бывшего студента Киевского института, тоже преподававшего. В Молдавии меня перевели из кандидатов в члены Союза Художников. Работы было навалом. И поскольку работаю быстро, а в Кишиневе крепко подготовленных профессионалов было мало, то за многие годы я, что называется, отъелся. Поскольку у Михаила, который меня поначалу пристроил, жена собиралась рожать, он помог мне найти квартиру, правда далековато от училища, но я там был один, сам себе хозяин.

Все было бы хорошо, но меня втянули в разборки между, так сказать, русским и молдавским кланами Союза Художников. Как я ни упирался, но то те нажмут, то эти и пришлось влезть. Поскольку я художник реалистической направленности, то пришлось примкнуть к русскому клану. Ну, и пошло. То эти наступят на ногу, то те. Несмотря на то, что и те и другие умело делали мне гадости, что, как я с годами понял, является чуть ли не главным в творческом содружестве, дела мои шли более или менее успешно.

Я участвовал во всех республиканских выставках. На всесоюзные же меня не пускали. Доходило даже до откровенных пакостей. Однажды пришлось-таки отобрать одну мою работу на всесоюзную. Но вдруг она куда-то исчезла. Когда работы были уже отправлены, моя нашлась. В художественном музее, где проходили выставкомы, под лестницей. Да, все это время я жил один, без жены. Неудачной вышла моя семейная жизнь. В этом виноват я сам. Женился без любви и хотя жена была хорошая, заботливая, я был к ней равнодушен. И сразу после института расстался. Живя уже в Молдавии, развелся. Детей у нас не было.

Возвращаясь к отношениям с Союзом Художников Молдавии, не буду напоминать о бесчисленных пакостях, приведу еще один пример: написал я картину, назвал ее "Селяне",- вечером сидят мужики о чем-то беседуют. Никакого сюжета нет. Просто образы трудяг. Подошла выставка молдавских художников в Эстонии. Я, конечно же в числе посланных не был, но у меня в это время были деньги и я с женой (был уже вторично женат) поехал на свой страх и риск. Эстонцы приняли нас на высочайшем уровне, не делая разницы,- отрицательные мы лица или нет. А на обсуждении выставки так расхваливали мою картину! Возвращаемся в Молдавию. Окрыленный успехом несу картину на выставком. Мне объявляют, что моя картина - творческая неудача и снижают договорную цену.

Нечто в этом роде было и с декадой молдавского искусства в Москве. В "Литературной газете" репродуцировали на первой странице на пол-листа мою картину "Молдовеняска", - в Молдавии ни полслова. Я уже боялся писать картины, зная, что очередная картина - это очередные неприятности.

Так прошло одиннадцать лет. За это время мой отец, приезжая в Кишинев, построил мне дом. Я участвовал в строительстве главным образом деньгами. Родился сын. Но из-за того, что немного умею писать-рисовать, нажил себе множество врагов. Были, конечно, и друзья, но враги были у власти. Не скажу, чтобы такой уж закадычный друг, но ко мне хорошо относился Лазарь Исаевич Дубиновский, прекрасный скульптор, где-то занимавший какие-то посты. Он был автором прекрасного памятника Котовскому. Очень непростая фигура художника Григоращенко. Такие сложные по пластике графические листы, такие мастерские по композиции делал иногда за одну ночь. Я в институте был научен ни шагу без натуры. Он же от себя рисовал свободно,- без натуры, в любом ракурсе. Я это стал осваивать где-то в последние двадцать лет. Увы, будучи внешне ко мне благожелателен ( Григорьев, когда я уезжал в Молдавию, дал мне рекомендательное письмо к Григоращенко), он где только мог старался наступить мне на мозоль.

Да, не могу не упомянуть о знакомстве с замечательным мастером В.П.Бубновым. Еще до рождения сына мне повезло,- я попал на творческую базу у озера Сенеж. Бубнов был там художественным руководителем. Я поехал туда со второй женой. Там я написал небольшую картину "Безымянная высота" и, поскольку молдавский выставком не мог меня там достать, картина попала на всесоюзную выставку и даже была закуплена. Так вот этот Художник с большой буквы, автор одной из лучших картин в Советской живописи "Утро на Куликовом поле", обратил на меня внимание и пообещал устроить мне творческую базу, академичку, где собиралась элита советского искусства. Увы, это не состоялось. После того как я вернулся в Молдавию, через два месяца узнаю: Бубнов умер. У него было больное сердце.

Пришлось уезжать. Я как-то был в Киеве. Зашел в институт. На стене висит моя дипломная работа. Возле кабинета директора- одна из моих удачнейших учебных постановок. Разговорился с зам.директором по учебной части. Он спрашивает, не знаю ли я там в Молдавии Ряснянского. Сказал, что это я. Договорились, что примут меня преподавать. Из Молдавии я уехал, поселился в Боярке - в 22 км. от Киева. С трудом прописался. Жена продала дом, который построил мой отец. Год я прожил, снимая квартиру. Потом купил маленькую квартиру возле ж.д.вокзала. Легко было попасть в электричку. Обучать я стал графиков акварели. Как ни странно, дело пошло. Ребята мои получали высокие оценки. По вечерам я организовал занятия по рисунку. Перед оценкой сам прикладывался к работам студентов, и чтобы оценки были повыше и чтобы ребята посмотрели, как делается живопись…(неразборчиво написано). Пришлось бросать институт и уезжать. А тут еще умер мой отец. Я похоронил и стал собираться.

Прислал письмо приятель по Молдавии. Он к тому времени перебрался в Николаев. В Николаев я съездил, увидел дом, построенный для художников, мастерские и поехал. В Николаеве родилась дочь…После развода я стал работать продуктивнее. Когда развелся хотел уехать куда-нибудь. Меня хорошо приняли в Черкассах. Но затосковал по детям и вернулся. Долго жил в общежитии. Потом, через восемь лет умерла художница В.О.Бондарчук и мне отдали ее квартиру. Увы, квартира эта на той же лестничной площадке, где я жил раньше.

Где-то лет пять тому назад опять достали меня болячки. Опять хожу с палкой, опять шалит сердце. Но работаю еще больше. Времени ведь осталось мало. Да, забыл, в 1976 году (мне стукнуло 50) получил звание Заслуженный художник, а в 2001году- Народный художник.

Немного о контактах с художниками. О Яблонской я уже писал. Насколько это хороший, светлый человек можно судить хотя бы по такому моменту. Был я на творческой базе Союза художников Украины “Седнев” в 15км. От Чернигова. Как-то с приятелем, художником из Черкасс Виктором Клименко решили раздавить бутылочку. А Виктор, парень, в отличие от меня, компанейский, пригласил Татьяну Ниловну. Сам я ни за что на это не отважился бы. За выпивкой Татьяна Ниловна спросила у меня, а кого из современных художников я ставлю выше всех? Я возьми и скажи – Яблонскую, но ту , которая написала “Хлеб”, ”Весну”. В это время Татьяну Ниловну уже понесло влево. Это ту самую Яблонскую, которая приехав во Францию, на вопрос журналистов, как она относится к Пикассо, по слухам, ответила, - аферист. После чего ее перестали пускать в разные заграницы. Я ожидал, что Яблонская за мой вопрос вызверится. А она стала оправдываться. Я после этого еще больше стал уважать ее. Как жаль, что на нее подействовала мода, что она стала напоминать бесчисленное множество “гениев”. А ведь какой уникальный был талант. Ее картины раннего периода- это сама жизнь, но тонко опоэтизированная, светлая, человечная. Такой уникальный талант загубили пустобрехи-искусствоведы. Кто сейчас направляет искусство?? Делают это они – искусствоведы. А кто такие искусствоведы? Это несостоявшиеся художники. Надо ли удивляться, что они усиленно пропагандируют тот вид деятельности, где можно и даже поощряется замена творческого мастерства замысловатой словесностью. Далеко ушли времена Игоря Грабаря- блестящего живописца. Он таки имел право писать от искусства.

Но вернемся к мастерам, с которыми мне приходилось так или иначе контачить. Сергей Алексеевич Григорьев. Личность в искусстве. Яростный сторонник жанрового искусства. Дважды Лауреат Сталинской премии. Хорошо ли это или плохо, но одно время множество художников всего СССР во всю кого-то разбирали на собраниях, кого-то судили, осуждали, копались в домашнем быту. У Григорьева это делалось мастерски. У последователей- далеко не всегда. Но рисовальщик он был блестящий, яростный сторонник работы с натуры, великолепный технарь. Нельзя не сказать, что у него был здорово подвешен язык. Что стоит хотя бы такой афоризм. Умный любит учиться, дурак – учить. Прямо про меня сказано. Сколько народу я выучил основам ремесла художника, сосчитать не могу. Больше чем волос на голове, особенно сейчас, когда прическа моя сильно поредела. Говорить Григорьев мог на любую тему., причем очень интересно. Помню как-то мы заслушались Григорьева, а в мастерскую заглядывает лаборантка. Надо идти на урок марксизма, а Григорьев соловьем заливается. Заглянула и исчезла(Сергей Алексеевич был тогда директором), а мы довольны! С годами у меня ума не прибавилось. И сейчас в моей мастерской постоянно трудятся 2-3 юных дарования. Моя мастерская – кратчайший путь в Союз Художников. Это все бесплатно.

Константин Ломыкин. Одессит. На мой взгляд, уникальный талант. Живописец с большой буквы. Я довольно хорошо знаком с импрессионизмом и совершенно искренне могу заявить, что мало кто из самых ярких фигур импрессионистов мог бы превзойти Ломыкина. Сюжетные картины - это была не его специализация, но живопись с ее декоративизмом, цвет и тон, неожиданность и броскость решения потрясали. Балерины, обнаженные фигуры, пейзажи – выше всяких похвал. Мне довелось побывать с ним в Седневе. Так каждый раз, когда мы попадали к нему в мастерскую, то при виде его пейзажей мы забывали родную речь и наш словарный запас сокращался до ух, ты. Цветно, звонко, поэтично. И все это те самые места, мимо которых мы каждый день проходили. Проходили и не видели.

Мы еще должным образом не оценили, какого масштаба был мастер Пузырьков Виктор Григорьевич. Достаточно увидеть его картину “Черноморцы” и можно больше не смотреть ничего из великого множества картин об Отечественной войне: романтика, правдивость, суровый реализм. Ни капли фальши, притянутости. А какие были этюды в Седневе! Маленькие по размеру, но какая правдивость и тонкая поэзия. Человек был сдержанный. Мне повезло – я оказался в числе его друзей. Кое-чему у него научился, а именно, чтобы добиться яркого звучания картины, вовсе не обязательно жать на яркие краски. В конце достаточно черных, коричневых, синих; если красных, то в замесах. Ну и ,конечно, иметь талант живописца. В одном из заездов в Седнев художественным руководителем был Глущенко Николай Петрович. Его французская манера живописи (он много лет жил во Франции, где помимо живописи был разведчиком). Он имел тактичность в нашу живопись не вмешиваться, за что мы ему были благодарны. Потом, после его смерти в Киеве была его выставка. Великолепная выставка. Живопись не столько с натуры, как с помощью натуры. Я увидел и решил, что так и надо писать. К счастью там увиделся с Пузырьковым. Он остудил меня. Впечатление: краски открытые, почти без замесов - это краски Глущенко, это его лицо, а мне это вовсе не обязательно.

Крыжевский Григорий Зиновьевич, Одессит. Не знаю таких слов, чтобы можно было охарактеризовать ширину души, сердечность этого человека. Когда-то еще в Молдавии я высказался в защиту выставки Крыжевского и Власова. На них покатил бочку Михаил Греку (последний Лауреат Государственной премии СССР, когда начиналось гонение на реализм). Я встрял и, хотя Греку был местным божком, да с широкой глоткой к тому же, и дал отпор нападкам на подлинных, а не конъюнктурных мастеров. Со мной впоследствии посчитались. Но Кричевский не забыл. Когда я переехал в Николаев, у нас завязалась настоящая мужская дружба. Крыжевский, прежде всего, чудесный человек, настоящий одессит, остроумный, подельчивый, был великолепным живописцем со своим почерком, своим видением, мышлением, тонким и точным чувством цвета. Прекрасный рисовальщик, он мастерски пользовался в живописи линией, которая не довлела над живописью, а усиливала выразительность. А человек! Когда я получил инфаркт, лежал дома, вдруг звонок из Одессы: есть у вас на Николаевщине пейзажные места? А у нас на севере, под Первомайском, есть сказочное по красоте – Мигея – этакая Украинская Швейцария. Я сказал есть. На следующее утро приезжает на своих “Жигулях” Крыжевский, погружает меня с красками в машину и поехали. Я уже знал, где лучше остановиться. Разбили палатку возле воды. Там сквозь скалы течет Южный Буг. И, что вы думаете, блистательный мастер со мной как заботливая мама с больным ребенком 10 дней провозился, сам почти не писал, но привез потом в Николаев почти здорового человека. А когда я получил звание Заслуженного художника (кстати первый на Николаевщине), я по этой причине устроил банкет в ресторане поблизости от моего дома. Погода стояла ужасная, шел не дождь, а что-то такое, чему названия нет, в 5 метрах ничего не видно. И только-только начали, вдруг появляется Григорий Зиновьевич с художником Токаревым. Как обычно – распахнутые руки, улыбка. Он по этой невозможной погоде проехал 150км., чтобы поздравить друга. Увы, я приезжал на его похороны. Такого друга у меня не было и, скорее всего, уже не будет. Вечная память замечательному художнику, воину-танкисту, человеку с большой буквы.

В заключение немного о наболевшем. Последнее время в искусстве происходят странные и страшные вещи. Неумеренные восторги: ох, там у них на западе перешли уже все разумные границы. Мы совершенно забыли свою историю, забыли, что такой блистательной живописи, как была у Репина, Серова, Брюллова в их времена, на благословенном западе не было. В таких картинах как “Иван Грозный”, “Запорожцы” Репина, в которых есть и блистательная живопись и великолепный рисунок и острая композиция, гражданственность, лучшие западные художники могли только мечтать. Да, но всякими там сникерсами, памперсами запад нас превосходит. В той многократно разруганной тоталитарной и т.д. и т.п. живописи да, были Налбадяны и Ко. Но ведь были и Яблонская и Иогансон и Пластов и еще множество блистательных живописцев, графиков, скульпторов. Что “Оборона Севастополя” Дейнеки – придворная тоталитарная картина? А живопись …????? – придворная? Зато сейчас, когда в искусство из всех щелей полезли “гении”, а художников оказалось очень мало, над искусством нависла угроза ликвидации профессионализма. Во времена высокого искусства (возрождение, ХIХ, ХХ век) гениев можно было сосчитать по пальцам. Сейчас же все бездарности переквалифицировались в гениев. При их изобилии назовите хоть одно произведение, созданное кем-то из гениев. Да и откуда оно возьмется, если главное сейчас в искусстве –это отрастить бороду и по поводу и без повода, передвигаясь бородой вперед, визжать я - гений. С тараканами, крысами, пауками, клопами человечество бороться как-то научилось. Теперь пришла пора к искусству подключить помимо искусствоведов, доказавших свою вредоносность, санэпидемстанцию, чтобы придумали какой-нибудь порошок против “гениев”. Искусство в опасности!

В заключение немного о детях. Сын мой окончил одесское художественное училище – скульптор. Имеет свой почерк и свое, оригинальное видение и мышление. Нет-нет,- не “гений”, из глаза не лезет кишка, не лепит рогатых ангелов и др. тому подобную чушь, а работает просто по-своему. Дочь – живописец, окончила киевскую академию художеств у Пузырькова. Тоже имеет свое лицо не похожее ни на меня ни на Пузырькова и, поскольку талантлива, то прекрасно обходится без гениальничения.